***
... Рассматривая ряд проблем, объединенных этой несколько общей и условной рубрикой «Американизм и фордизм», необходимо иметь в виду тот основной факт, что попытки поставить и разрешить эти проблемы в силу необходимости делались в противоречивых условиях современного общества, что обусловливало их усложнение, нелепый подход к ним, экономические и моральные кризисы, зачастую ведущие к катастрофе, и т. д.
В общем можно сказать, что американизм и фордизм вытекают из имманентной необходимости иметь возможность, организовать плановую экономику и что различные проблемы, которые здесь рассматриваются, должны были бы выступать как звенья одной цепи, отмечающие именно этот переход от старого экономического индивидуализма к плановой экономике; проблемы эти рождаются из различных форм сопротивления, с которыми сталкивается процесс в своем развитии, сопротивления, вытекающего из трудностей, которые заключены в самой природе societas rerum и societas hominum. To, что инициатором прогрессивной попытки выступает та или иная социальная сила, не остается без решающих по следствий: подчиненные силы, которым надлежит быть «обработанными» и «рационализированными» в соответствии с новыми целями, начинают по необходимости сопротивляться. Но сопротивляется также и некоторая часть самих господствующих сил, или по крайней мере их союзников. Сухой закон, который в Соединенных Штатах был необходимым условием для развития ново го типа работника, соответствующего фордизированной промышленности, был отменен из-за противодействия побочных, еще отсталых сил, а, конечно, не из-за противодействия промышленников или рабочих, и т. д.
Вот перечень некоторых наиболее значительных или интересных по существу дела проблем, хотя на первый взгляд они и не кажутся первостепенными: 1) замена нынешнего плутократического слоя новым механизмом накопления и распределения финансового капитала, базирующегося непосредственно на промышленном производстве; 2) половой вопрос; 3) вопрос о том, может ли американизм составить историческую «эпоху», то есть может ли он обусловить постепенное развитие типа «пассивных революций» (которые рассматриваются в другом месте), свойственных прошлому веку, или же, наоборот, он представляет собой лишь постепенное накопление тех элементов, которые затем произведут «взрыв», то есть переворот французского типа; 4) вопрос о «рационализации» европейского демографического состава; 5) вопрос о том, должна ли отправная точка развития находиться в недрах промышленного и производящего мира или же развитие может получить толчок извне благодаря созданию надежной и прочной формально-юридической надстройки, которая позволяла бы извне руководить всеми необходимыми процессами развития производственного аппарата; 6) вопрос о так называемых «высоких заработках», которые платит фордизированная и рационализированная промышленность; 7) фордизм как последнее звено в цепи попыток, последовательно предпринимаемых промышленностью для того, чтобы преодолеть закономерную тенденцию к падению нормы прибыли; 8) психоанализ (его огромное распространение в послевоенное время) как выражение возросшего морального принуждения, осуществляемого государственным и социальным аппаратом по отношению к отдельным индивидам, и как выражение болезненных кризисов, обусловленных таким принуждением; 9) «Клуб деловых людей» и масонство.
.......
Рационализация труда и производства
По-моему, не было достаточно хорошо освещено то, что тенденция Леоне Давидови* была тесно связана с этим .рядом проблем. Основное содержание его тенденции с этой точки зрения состояло в «слишком» решительном (следовательно, не рационализированном) желании поставить в национальной жизни выше всего индустрию и индустриальные методы, ускорить внешними и принудительными средствами установление дисциплины и порядка в производстве, привести нравы в соответствие с потребностями труда. Если учесть общую постановку всех проблем, связанных с этой тенденцией, станет очевидно, что последняя неизбежно должна была вылиться в определенную форму бонапартизма; отсюда вытекала неумолимая необходимость решительной борьбы против нее. Его озабоченность была правильна, но практические решения глубоко ошибочны. В этом расхождении теории с практикой коренилась опасность, которая, впрочем, уже дала себя знать прежде, в 1921 году. Принцип принуждения, прямого или косвенного, в организации труда и про-[438]изводства правилен, но форма, которую он принял, была ошибочной: военный образец сделался роковым предрассудком, и трудовые армии потерпели крах. Интерес Леоне Давидови к американизму; его статьи, его исследования насчет «быта»** и литературы; эти области жизни связаны между собой больше, чем может показаться, ибо новые методы труда неотделимы от определенного образа жизни, мыслей и мироощущения; нельзя достичь успехов в одной области, не добившись ощутимых результатов в другой. Рационализация труда в Америке и сухой закон, несомненно, связаны между собой: надзор промышленников над интимной жизнью рабочих, службы инспекции, созданные на некоторых предприятиях для контроля за «моралью» рабочих, вызваны требованиями нового метода труда. Кто смеется над этими начинаниями (пусть даже провалившимися), кто видит в них лишь проявление «пуританского» лицемерия, тот закрывает для себя всякую возможность понять важность, смысл и объективное значение американского феномена, который представляет собой также и величайшее из совершавшихся до сих пор коллективных усилий, направленных на создание, с неслыханной быстротой и невиданным в истории сознанием конечной цели, нового типа работника и человека. Тому, кто помнит выражение Тейлора насчет «дрессированной гориллы», это «сознание конечной цели» может показаться по меньшей мере юмористическим. Тейлор действительно выразил с жесточайшим цинизмом цель американского общества: развить в трудящемся до максимальной степени машинные и автоматические навыки, разбить старый психофизический комплекс квалифицированного, профессионального труда, требовавшего известного активного участия ума, фантазии, инициативы трудящегося, и свести все производственные операции только к их физическому машинному аспекту. В действительности же здесь нет никаких оригинальных новшеств, речь идет лишь о самой новейшей фазе длительного процесса, начавшегося с самим рождением индустриализма, — фазе, отличающейся от предыдущих большой интенсивностью и проявляющейся в более грубых формах; эта фаза также будет преодолена вместе с созданием нового психофизического [439] комплекса, отличного от предшествовдвших типов и, несомненно, высшего по отношению к ним. Будет неизбежен насильственный отбор: какая-то часть старого трудящегося класса будет безжалостно вытеснена из трудовой сферы, а может быть, и вообще вычеркнута из жизни.
* Лев Давидович Бронштейн, то есть Троцкий.— Прим. ит. ред.
** В подлиннике русское слово в латинской транскрипции: «byt».— Прим. перев.
Именно с этой точки зрения необходимо изучать «пуританские» мероприятия американских промышленников типа Форда. Конечно, они не заботятся о «человечности», о духовных запросах трудящегося, непосредственно подвергающегося ломке. Эти «человечность» и «духовные запросы» не могут реализоваться иначе, как в мире труда и производства, в производственном «созидании»; они были максимально развиты в ремесленнике, «демиурге», когда личность работника целиком отражалась в созданном предмете, когда была еще очень крепка связь между трудом и искусством. Но именно против этого «гуманизма» и борется новейший индустриализм. «Пуританские» мероприятия преследуют одну лишь цель — сохранить вне сферы трудовой деятельности некое психофизическое равновесие, которое не допустит сильного физиологического истощения работника, выжатого новым методом производства. Это равновесие, конечно, чисто внешнее и механическое; но оно может стать и внутренним, если не будет навязано извне, а предложено самим работником, новой формой общества при помощи соответствующих оригинальных средств. Американский промышленник заботится о поддержании постоянной физической эффективности работника, его мускульно-нервной действенности; в его интересах иметь устойчивый коллектив, постоянный, хорошо сработавшийся комплекс рабочих, ибо человеческий комплекс (коллективный работник) предприятия — это тоже машина, которую нельзя слишком часто разбирать с целью обновления отдельных деталей, не причиняя больших убытков.
Так называемая высокая заработная плата есть элемент, обусловленный этой необходимостью: она является орудием отбора коллектива, приспособленного к системе труда и производства и поддержания его устойчивости. Но высокая заработная плата — это палка о двух концах: нужно, чтобы работник тратил «рационально» более обильные средства для поддержания, обновления, а по возможности и усиления своей мускульно-нервной работоспособности, а не для того, чтобы он разрушал и подры-[440]вал ее. И вот, таким образом, борьба с алкоголем, самой опасной причиной разрушения трудовых сил, становится функцией государства. Возможно, что и другие виды «пуританской» борьбы станут функцией государства, в случае если частная инициатива промышленников окажется недостаточной или если среди трудящихся масс разразится слишком глубокий и обширный моральный кризис, что может произойти в результате затяжной и большой безработицы.
С вопросом об алкоголе связан также половой вопрос: злоупотребление и нерегулярное отправление половых функций — это, после алкоголизма, самый опасный враг нервной энергии, и широко известно, что «бешеная» работа вызывает алкоголизм и половую развращенность. Предпринятые Фордом попытки вмешаться с помощью особого штата инспекторов в частную жизнь своих работников и контролировать, как они тратят свой заработок и как живут, являются признаком тех пока еще «частных» и скрытых тенденций, которые в определенный момент могут стать государственной идеологией в сочетании с традиционным пуританизмом, то есть выступая как возрождение морали пионеров «истинного» американизма и т. д. Но самый значительный вывод, который надо сделать из американского примера, поскольку речь идет об этих проявлениях, — это разрыв, который образовался, и в дальнейшем будет обрисовываться все четче, между моралью-нравами трудящихся и моралью-нравами высших слоев населения.
Сухой закон уже показал пример подобного разрыва. Кто употреблял алкогольные напитки, коитрабандно ввезенные в Соединенные Штаты? Алкогольные напитки стали предметом большой роскоши, и широкие массы трудящихся — даже те из них, у кого были наиболее высокие заработки — не могли позволить себе потребление этих напитков; кто работает за заработную плату твердо установленный рабочий день, у того нет времени разыскивать алкогольные напитки, нет времени заниматься спортом и обходить законы. То же самое замечание можно отнести и к сексуальным развлечениям. «Охота за женщиной» требует большого досуга. В рабочем нового типа повторится в иной форме то, что происходит с коестьянином в деревне. Относительная устойчивость половых союзов у крестьян тесно связана с системой сельского труда. Кре-[441]стьянин, возвращающийся домой вечером, после длинного трудового дня, хочет горациевскую «Veneren facilem parabilemque»*; у него нет склонности к тому, чтобы ворковать со случайной женщиной, он любит свою жену, надежную, постоянную, которая для того, чтобы ею овладели, не станет жеманиться и разыгрывать комедию соблазнения или изнасилования. Создается впечатление, что, таким образом, половая функция оказывается механизированной, но на самом деле речь идет о возникновении новой формы полового союза — без «ослепляющих» красок романтической мишуры мелкого буржуа и бездельничающей представительницы богемы. Становится ясным, что новый индустриализм требует моногамии, требует того, чтобы человек-работник не растрачивал свою нервную энергию в беспорядочных и возбуждающих поисках случайного полового удовлетворения; рабочий, идущий на работу после ночного «разгула», не может быть хорошим работником: чувственная экзальтация идет вразрез с хронометрированными производственными движениями, связанными с самыми совершенными автоматическими механизмами. Этот комплекс прямого и косвенного давления и принуждения, оказываемого на массу, несомненно, принесет свои результаты, и возникнет новая форма полового союза, характерной и основной чертой которого, видимо, должна будет стать моногамия и относительная устойчивость.
* Любимую, близкую и доступную (лат.).— Прим. перев.
Интересно было бы узнать статистические данные отклонений от половых нравов, официально пропагандируемых в Соединенных Штатах, с анализом по социальным группам: в целом может оказаться, что разводы особенно многочисленны в высших классах. Этот разрыв в морали между трудящимися массами и все более многочисленными элементами руководящих классов представляется одним из самых интересных и имеющих большие последствия явлений в Соединенных Штатах. До недавнего времени американский народ был народом тружеников: «трудолюбие по призванию» было чертой, присущей не одному только рабочему классу, но представляло собой специфическую черту также и классов руководящих. То, что миллионер продолжает трудиться практически до тех пор, пока болезнь или старость не принудят его уйти на [442] отдых, и то, что работа занимает очень значительное количество часов его дня, — вот одно из типично американских явлений, вот самое экстравагантное американство в глазах среднего европейца. Выше было отмечено, что эта разница между американцами и европейцами обусловлена отсутствием в Соединенных Штатах «традиций», поскольку традиция означает также пассивный остаток всех социальных форм, сошедших с исторической арены; в Соединенных Штатах, наоборот, еще свежа «традиция» пионеров, то есть сильных личностей, в которых «трудолюбие по призванию» достигло наибольшей интенсивности и мощи,— людей, которые прямо, а не через посредство армии слуг и рабов вступали в энергичный контакт с природными силами, чтобы покорить и победоносно использовать их. Вот эти-то пассивные остатки и сопротивляются американизму в Европе («они представляют собой определенный образ жизни и т. д.»), потому что они инстинктивно чувствуют, что новые формы труда и производства безжалостно выметут их вон. Но если верно, что старая, еще не погребенная европейская рухлядь будет таким образом решительно уничтожена, то что же произойдет в самой Америке? Вышеупомянутый разрыв в морали показывает, что в обществе складываются все более обширные секторы социальной пассивности. Женщины в этом явлении, по-видимому, выполняют главную функцию. Промышленник-мужчина продолжает работать, даже если он стал миллиардером, но его жена, его дочери все больше превращаются в «роскошных млекопитающих». Конкурсы красоты, кинематографические конкурсы (вспомнить 30 000 итальянских девушек, сфотографировавшихся в купальном костюме, которые в 1926 году послали свои снимки кинокомпании Фокс), театр и т. п., отбирая образцы женской красоты в мировом масштабе и выставляя ее напоказ, вызывают проституированный образ мыслей, а «торговля белыми невольницами» для высших классов ведется легально. Праздные женщины путешествуют, беспрестанно пересекают океан, ездят в Европу, ускользая от действующего на родине сухого закона и заключая «сезонные браки» (стоит вспомнить, что у капитанов морского флота Соединенных Штатов было отнято право скреплять браки на борту корабля, потому что многие пары женились при отъезде из Европы и разводились перед высадкой в Аме-[443]рике); фактическая проституция разливается широким потоком, едва прикрытым прозрачными юридическими формальностями.
Эти явления, свойственные высшим классам, будут все больше затруднять принуждение, которое оказывается на трудящиеся массы, для того чтобы приспособить их к нуждам новой промышленности; во всяком случае, они обусловливают психологический разрыв и ускоряют процесс кристаллизации и насыщения социальных групп, делая очевидным их превращение в касты, как это уже произошло в Европе.
Тейлоризм и механизация работника
По поводу разрыва, который тейлоризм якобы обусловливает,— разрыва между ручным трудом и «человеческим содержанием» труда, можно сделать некоторые полезные замечания на примере прошлого, а именно на примере профессий, считающихся наиболее «интеллектуальными», то есть профессий, связанных с воспроизводством текстов для печатания или другой формы их распространения и передачи: переписчики (до изобретения печати), наборщики вручную и линотиписты, стенографистки и машинистки. Если поразмыслить, станет ясным, что в этих ремеслах процесс приспособления и механизации труднее, чем в других. Почему? Потому что здесь трудно достичь максимальной профессиональной квалификации, которая требует, чтобы рабочий «забыл» про интеллектуальное содержание воспроизводимого текста или не размышлял над ним, фиксируя свое внимание только на каллиграфической форме отдельных букв (если он переписчик), или на том, чтобы разложить фразы на «абстрактные» слова, а эти последние — на буквы-литеры и быстро найти кусочки свинца в клетках наборной кассы, или чтобы разложить контекст какой-то речи, но уже не на отдельные слова, а на группы слов, механически объединяя их в стенографические значки, или чтобы достичь скорости в машинописи и т. д. Интерес работника к интеллектуальному содержанию текста измеряется его ошибками, то есть является профессиональным недостатком: мерилом его квалификации является именно интеллектуальная незаинтересованность, его «механизация». Средневековый переписчик, интересовавшийся пере-[444]писываемым текстом, изменял его орфографию, морфологию и синтаксис, пропускал целые фразы, которые он не понимал из-за своей скудной культуры; ход мыслей, вызванных у него интересом к тексту, заставлял его вставлять в текст свои толкования и обращения к читателю; если его язык или диалект были отличны от языка текста, он вносил ошибочные языковые оттенки; он был плохим переписчиком, потому что в действительности «переделывал» текст. Медлительность процесса, свойственная средневековому искусству письма, объясняет многие из этих недостатков: слишком много времени оставалось для размышления, а следовательно, «механизация» происходила труднее. Типограф должен быть очень быстрым, его руки и глаза должны находиться в постоянном движении, и это облегчает его механизацию. Но усилие, которое трудящиеся этой категории должны совершать для того, чтобы изолировать от интеллектуального содержания текста, иногда очень увлекательного (и в этом случае действительно работа идет хуже), его графическую символику и заниматься лишь последней — это, если хорошенько вдуматься, быть может, и есть самое большое усилие, которого может потребовать профессия. И все же оно делается и духовно не убивает человека. Когда процесс приспособления завершается, на самом деле оказывается, что мозг рабочего, вместо того чтобы, мумифицироваться и высохнуть, достигает состояния полной свободы. Полностью механизированным оказался лишь физический жест; профессиональная память, память ремесла, сведенного к простым, повторяющимся в интенсивном темпе жестам, «обосновывается» в мускульных и нервных узлах и высвобождает мозг для других мыслей. Как человек ходит, не задумываясь над синхронным передвижением всех частей тела в том определенном порядке, который необходим для ходьбы, так и в промышленности (это уже произошло и будет происходить в дальнейшем) основные профессиональные движения совершаются без размышлений; человек ходит автоматически и в то же время думает о чем только хочет. Американские промышленники прекрасно поняли эту диалектику, коренящуюся в самой природе новых промышленных методов. Они поняли, что «дрессированная горилла» — это фраза, что рабочий, «к сожалению», остается человеком, они поняли даже, что во время работы он думает больше [445] или имеет гораздо большую возможность думать, по крайней мере если он преодолел кризис приспособления и не раздавлен им. Но рабочий не только думает: он чувствует, что труд не дает ему непосредственного удовлетворения, и он понимает, что его хотят довести до состояния дрессированной гориллы, а это может натолкнуть его на размышления, мало способствующие сохранению его покорности. То, что промышленники этим озабочены, видно из целого ряда предосторожностей и «воспитательных» мероприятий, которые можно отметить в книгах Форда и сочинениях [Андрэ] Филипа.
Высокие заработки
Было бы совершенно естественно предположить, что так называемые высокие заработки являются временным явлением в оплате труда. Приспособление к новым методам труда и производства не может идти только лишь через социальное принуждение: именно в этом заключается «предрассудок», очень распространенный в Европе и особенно в Японии, где он, несомненно, не замедлит привести к тяжелым последствиям для физического и психического здоровья трудящихся,— «предрассудок», который, с другой стороны, держится исключительно на повальной безработице, разразившейся после войны. Если бы ситуация была «нормальной», аппарат принуждения, необходимый для достижения желаемого результата, стоил бы дороже, чем высокая заработная плата. Принуждение поэтому должно продуманно комбинироваться с убеждением и добровольным согласием, а это, в формах, свойственных данному обществу, может быть достигнуто при помощи большего вознаграждения, которое позволило бы сохранять определенный жизненный уровень, достаточный для поддержания и восполнения сил, поглощенных новым типом труда. Но как только новые методы труда и производства распространятся и сделаются всеобщими, как только новый тип рабочего будет создан повсеместно, а аппарат материального производства еще более усовершенствован, чрезмерная turnover * будет автоматически ограничена обширной безработицей и вы-[446]cокая заработная, плата исчезнет. В самом деле, американская промышленность с высокой заработной платой пока пользуется монополией на внедрение новых методов; монопольным прибылям соответствует монопольная заработная плата. Но эта монополия с необходимостью будет сначала ограничена, а затем уничтожена распространением новых методов как в самих Соединенных Штатах, так и за границей (сравнить с японским явлением низких цен на товары), а с выравниванием прибылей исчезнет и высокая заработная плата. Известно, с другой стороны, что высокая заработная плата необходимо связана с рабочей аристократией и что ее платят не всем американским трудящимся.
* Здесь — замена одних методов производства другими, более совершенными — Прим. перев.
Вся фордовская идеология высокой заработной платы — это явление, вытекающее из объективной потребности современной промышленности, достигшей определенной ступени развития: это не первичное явление (что, однако, не освобождает от необходимости изучать значение этой идеологии и то воздействие, которое она сама по себе может оказать). Между тем, что значит «высокая заработная плата»? Является ли заработная плата у Форда высокой лишь в сравнении со средним уровнем американской заработной платы или же она высока как цена рабочей силы, которую работающие у Форда расходуют в процессе производства в результате фордовских методов труда? Такого исследования, кажется, никто систематически не проделывал, а ведь только оно одно и могло бы дать окончательный ответ. Такое исследование трудно, но самые причины этой трудности являются косвенным ответом. Ответ труден потому, что фордовские производственные коллективы очень неустойчивы, и поэтому невозможно установить среднюю «рациональную» смертность рабочих Форда, чтобы сопоставить ее со средней смертностью на других промышленных предприятиях. Но откуда же эта неустойчивость? Как это рабочий может предпочесть «более низкую» заработную плату той, которую ему платит Форд? Не означает ли это, что так называемая «высокая заработная плата» в меньшей мере позволяет восстанавливать израсходованную рабочую силу, чем самая низкая заработная плата на других предприятиях? Текучесть производственных коллективов доказывает, что нормальные условия конкуренции среди рабочих (разница в заработной плате), там где дело [447] касается фордовской промышленности, оказывают свое воздействие лишь в известных пределах; неэффективным оказывается воздействие разного уровня средней заработной платы, неэффективным оказывается давление резервной армии безработных. Это означает, что в фордовской промышленности следует искать какой-то новый элемент, который и будет реальным источником как «высокой заработной платы», так и других указанных явлений (текучесть и т. д.). Этот элемент можно найти лишь в следующем: фордовская промышленность требует от своих рабочих такого разделения труда, такой квалификации, каких еще не требует остальная промышленность; она требует такого нового типа квалификации, такой формы расходования рабочей силы, такого количества расходуемой силы в то же среднее время, которые являются более тягостными и изнуряющими, чем где бы то ни было, и которые заработная плата не может полностью компенсировать, не может восстановить в условиях, предоставляемых обществом в том его виде, как оно есть. Выставив эти доводы, мы наталкиваемся на проблему: являются ли фордовский тип промышленности, фордовская организация труда и производства «рациональными», иначе говоря, можно ли и нужно ли, чтобы они стали всеобщими, или же речь идет о болезненном явлении, против которого следует бороться с помощью профсоюзов и законодательства? Другими словами, возможно ли при помощи материального и морального давления общества и государства заставить рабочих как массу терпеливо переносить весь процесс психофизической трансформации, с тем чтобы средний тип фордовского рабочего стал средним типом современного рабочего, или же это невозможно, потому что повлекло бы за собой физическое вырождение и ухудшение человеческого рода, сопровождаемые уничтожением всякой рабочей силы. Представляется возможным такой ответ: метод Форда «рационален», то есть он должен стать всеобщим, но для этого необходим длительный процесс, в. течение которого должно было бы произойти изменение социальных условий и изменение индивидуальных нравов и привычек, чего нельзя достичь одной лишь «принудительностью», что может быть достигнуто только смягчением принуждения (самодисциплина) и убеждением, в том числе и в форме высокой заработной платы, то есть возможности более [448] высокого жизненного уровня или, может быть, точнее, возможности осуществить жизненный уровень, который соответствует новым способам труда и производства, требующим особой затраты мускульной и нервной энергии. В ограниченной мере, но все же достаточно заметны явления, сходные с теми, что обусловлены в таких масштабах фордизмом, обнаружились и обнаруживаются в некоторых «нефордизированных» отраслях промышленности или на отдельных предприятиях. Создать органический, хорошо сработавшийся заводской коллектив, или рабочую бригаду специализированного профиля никогда не было просто: фабричный коллектив или бригада, будучи однажды создана, дает своим членам — или части их — выигрыш, заключающийся не только в монопольной заработной плате, но и в том, что их не увольняют в случае временной остановки производства; было бы неэкономично позволить распасться элементам с трудом построенного органического целого, потому что почти невозможно будет вновь сколотить их вместе, в то время как восстановление коллектива при помощи новых, случайных элементов будет стоить немалых сил и средств. Именно это служит пределом действия закона конкуренции, обусловленной резервной армией и безработицей, и этот предел всегда граничил с формированием привилегированной аристократии. Из того, что никогда не было и нет совершенного закона уравнения систем и методов труда и производства для всех предприятий определенной отрасли промышленности, следует, что каждое предприятие в известной, более или менее значительной степени является «единственным» и формирует для себя коллектив с квалификацией, свойственной этому отдельному предприятию: с маленькими секретами труда и производства, с различными «трюками» и комбинациями, которые сами по себе кажутся совершенно ничтожными, но, будучи повторены бесконечное количество раз, могут приобрести огромное экономическое значение. Исключительный случай для исследования представляется в организации работы портов, особенно тех, где существует несоответствие между погрузкой и разгрузкой товаров и где наблюдаются сезонные завалы работы и мертвые сезоны. Необходимо иметь коллектив, которым можно располагать в любой момент (то есть который не удалялся бы от рабочего места) для выполнения минимума сезонной или какой-[449]нибудь иной работы, а отсюда — образование замкнутых кадровых категорий с высокой заработной платой и другими привилегиями в противоположность массе «сезонников» и т. д. Это обнаруживается также в сельском хозяйстве в отношениях между оседлыми арендаторами и батраками и во многих производствах, где имеют место «мертвые сезоны», обусловленные специфическим характером самого производства (например, в изготовлении одежды) или неправильной организацией оптовой торговли, которая производит свои закупки в соответствии с собственными циклами, не согласующимися с циклами производства, и т. д.
Антонио Грамши. Тюремные тетради. [Избранные произведения в трех томах. Том 3]. М., Иностранная литература, 1959, сс. 416-456.
... Рассматривая ряд проблем, объединенных этой несколько общей и условной рубрикой «Американизм и фордизм», необходимо иметь в виду тот основной факт, что попытки поставить и разрешить эти проблемы в силу необходимости делались в противоречивых условиях современного общества, что обусловливало их усложнение, нелепый подход к ним, экономические и моральные кризисы, зачастую ведущие к катастрофе, и т. д.
В общем можно сказать, что американизм и фордизм вытекают из имманентной необходимости иметь возможность, организовать плановую экономику и что различные проблемы, которые здесь рассматриваются, должны были бы выступать как звенья одной цепи, отмечающие именно этот переход от старого экономического индивидуализма к плановой экономике; проблемы эти рождаются из различных форм сопротивления, с которыми сталкивается процесс в своем развитии, сопротивления, вытекающего из трудностей, которые заключены в самой природе societas rerum и societas hominum. To, что инициатором прогрессивной попытки выступает та или иная социальная сила, не остается без решающих по следствий: подчиненные силы, которым надлежит быть «обработанными» и «рационализированными» в соответствии с новыми целями, начинают по необходимости сопротивляться. Но сопротивляется также и некоторая часть самих господствующих сил, или по крайней мере их союзников. Сухой закон, который в Соединенных Штатах был необходимым условием для развития ново го типа работника, соответствующего фордизированной промышленности, был отменен из-за противодействия побочных, еще отсталых сил, а, конечно, не из-за противодействия промышленников или рабочих, и т. д.
Вот перечень некоторых наиболее значительных или интересных по существу дела проблем, хотя на первый взгляд они и не кажутся первостепенными: 1) замена нынешнего плутократического слоя новым механизмом накопления и распределения финансового капитала, базирующегося непосредственно на промышленном производстве; 2) половой вопрос; 3) вопрос о том, может ли американизм составить историческую «эпоху», то есть может ли он обусловить постепенное развитие типа «пассивных революций» (которые рассматриваются в другом месте), свойственных прошлому веку, или же, наоборот, он представляет собой лишь постепенное накопление тех элементов, которые затем произведут «взрыв», то есть переворот французского типа; 4) вопрос о «рационализации» европейского демографического состава; 5) вопрос о том, должна ли отправная точка развития находиться в недрах промышленного и производящего мира или же развитие может получить толчок извне благодаря созданию надежной и прочной формально-юридической надстройки, которая позволяла бы извне руководить всеми необходимыми процессами развития производственного аппарата; 6) вопрос о так называемых «высоких заработках», которые платит фордизированная и рационализированная промышленность; 7) фордизм как последнее звено в цепи попыток, последовательно предпринимаемых промышленностью для того, чтобы преодолеть закономерную тенденцию к падению нормы прибыли; 8) психоанализ (его огромное распространение в послевоенное время) как выражение возросшего морального принуждения, осуществляемого государственным и социальным аппаратом по отношению к отдельным индивидам, и как выражение болезненных кризисов, обусловленных таким принуждением; 9) «Клуб деловых людей» и масонство.
.......
Рационализация труда и производства
По-моему, не было достаточно хорошо освещено то, что тенденция Леоне Давидови* была тесно связана с этим .рядом проблем. Основное содержание его тенденции с этой точки зрения состояло в «слишком» решительном (следовательно, не рационализированном) желании поставить в национальной жизни выше всего индустрию и индустриальные методы, ускорить внешними и принудительными средствами установление дисциплины и порядка в производстве, привести нравы в соответствие с потребностями труда. Если учесть общую постановку всех проблем, связанных с этой тенденцией, станет очевидно, что последняя неизбежно должна была вылиться в определенную форму бонапартизма; отсюда вытекала неумолимая необходимость решительной борьбы против нее. Его озабоченность была правильна, но практические решения глубоко ошибочны. В этом расхождении теории с практикой коренилась опасность, которая, впрочем, уже дала себя знать прежде, в 1921 году. Принцип принуждения, прямого или косвенного, в организации труда и про-[438]изводства правилен, но форма, которую он принял, была ошибочной: военный образец сделался роковым предрассудком, и трудовые армии потерпели крах. Интерес Леоне Давидови к американизму; его статьи, его исследования насчет «быта»** и литературы; эти области жизни связаны между собой больше, чем может показаться, ибо новые методы труда неотделимы от определенного образа жизни, мыслей и мироощущения; нельзя достичь успехов в одной области, не добившись ощутимых результатов в другой. Рационализация труда в Америке и сухой закон, несомненно, связаны между собой: надзор промышленников над интимной жизнью рабочих, службы инспекции, созданные на некоторых предприятиях для контроля за «моралью» рабочих, вызваны требованиями нового метода труда. Кто смеется над этими начинаниями (пусть даже провалившимися), кто видит в них лишь проявление «пуританского» лицемерия, тот закрывает для себя всякую возможность понять важность, смысл и объективное значение американского феномена, который представляет собой также и величайшее из совершавшихся до сих пор коллективных усилий, направленных на создание, с неслыханной быстротой и невиданным в истории сознанием конечной цели, нового типа работника и человека. Тому, кто помнит выражение Тейлора насчет «дрессированной гориллы», это «сознание конечной цели» может показаться по меньшей мере юмористическим. Тейлор действительно выразил с жесточайшим цинизмом цель американского общества: развить в трудящемся до максимальной степени машинные и автоматические навыки, разбить старый психофизический комплекс квалифицированного, профессионального труда, требовавшего известного активного участия ума, фантазии, инициативы трудящегося, и свести все производственные операции только к их физическому машинному аспекту. В действительности же здесь нет никаких оригинальных новшеств, речь идет лишь о самой новейшей фазе длительного процесса, начавшегося с самим рождением индустриализма, — фазе, отличающейся от предыдущих большой интенсивностью и проявляющейся в более грубых формах; эта фаза также будет преодолена вместе с созданием нового психофизического [439] комплекса, отличного от предшествовдвших типов и, несомненно, высшего по отношению к ним. Будет неизбежен насильственный отбор: какая-то часть старого трудящегося класса будет безжалостно вытеснена из трудовой сферы, а может быть, и вообще вычеркнута из жизни.
* Лев Давидович Бронштейн, то есть Троцкий.— Прим. ит. ред.
** В подлиннике русское слово в латинской транскрипции: «byt».— Прим. перев.
Именно с этой точки зрения необходимо изучать «пуританские» мероприятия американских промышленников типа Форда. Конечно, они не заботятся о «человечности», о духовных запросах трудящегося, непосредственно подвергающегося ломке. Эти «человечность» и «духовные запросы» не могут реализоваться иначе, как в мире труда и производства, в производственном «созидании»; они были максимально развиты в ремесленнике, «демиурге», когда личность работника целиком отражалась в созданном предмете, когда была еще очень крепка связь между трудом и искусством. Но именно против этого «гуманизма» и борется новейший индустриализм. «Пуританские» мероприятия преследуют одну лишь цель — сохранить вне сферы трудовой деятельности некое психофизическое равновесие, которое не допустит сильного физиологического истощения работника, выжатого новым методом производства. Это равновесие, конечно, чисто внешнее и механическое; но оно может стать и внутренним, если не будет навязано извне, а предложено самим работником, новой формой общества при помощи соответствующих оригинальных средств. Американский промышленник заботится о поддержании постоянной физической эффективности работника, его мускульно-нервной действенности; в его интересах иметь устойчивый коллектив, постоянный, хорошо сработавшийся комплекс рабочих, ибо человеческий комплекс (коллективный работник) предприятия — это тоже машина, которую нельзя слишком часто разбирать с целью обновления отдельных деталей, не причиняя больших убытков.
Так называемая высокая заработная плата есть элемент, обусловленный этой необходимостью: она является орудием отбора коллектива, приспособленного к системе труда и производства и поддержания его устойчивости. Но высокая заработная плата — это палка о двух концах: нужно, чтобы работник тратил «рационально» более обильные средства для поддержания, обновления, а по возможности и усиления своей мускульно-нервной работоспособности, а не для того, чтобы он разрушал и подры-[440]вал ее. И вот, таким образом, борьба с алкоголем, самой опасной причиной разрушения трудовых сил, становится функцией государства. Возможно, что и другие виды «пуританской» борьбы станут функцией государства, в случае если частная инициатива промышленников окажется недостаточной или если среди трудящихся масс разразится слишком глубокий и обширный моральный кризис, что может произойти в результате затяжной и большой безработицы.
С вопросом об алкоголе связан также половой вопрос: злоупотребление и нерегулярное отправление половых функций — это, после алкоголизма, самый опасный враг нервной энергии, и широко известно, что «бешеная» работа вызывает алкоголизм и половую развращенность. Предпринятые Фордом попытки вмешаться с помощью особого штата инспекторов в частную жизнь своих работников и контролировать, как они тратят свой заработок и как живут, являются признаком тех пока еще «частных» и скрытых тенденций, которые в определенный момент могут стать государственной идеологией в сочетании с традиционным пуританизмом, то есть выступая как возрождение морали пионеров «истинного» американизма и т. д. Но самый значительный вывод, который надо сделать из американского примера, поскольку речь идет об этих проявлениях, — это разрыв, который образовался, и в дальнейшем будет обрисовываться все четче, между моралью-нравами трудящихся и моралью-нравами высших слоев населения.
Сухой закон уже показал пример подобного разрыва. Кто употреблял алкогольные напитки, коитрабандно ввезенные в Соединенные Штаты? Алкогольные напитки стали предметом большой роскоши, и широкие массы трудящихся — даже те из них, у кого были наиболее высокие заработки — не могли позволить себе потребление этих напитков; кто работает за заработную плату твердо установленный рабочий день, у того нет времени разыскивать алкогольные напитки, нет времени заниматься спортом и обходить законы. То же самое замечание можно отнести и к сексуальным развлечениям. «Охота за женщиной» требует большого досуга. В рабочем нового типа повторится в иной форме то, что происходит с коестьянином в деревне. Относительная устойчивость половых союзов у крестьян тесно связана с системой сельского труда. Кре-[441]стьянин, возвращающийся домой вечером, после длинного трудового дня, хочет горациевскую «Veneren facilem parabilemque»*; у него нет склонности к тому, чтобы ворковать со случайной женщиной, он любит свою жену, надежную, постоянную, которая для того, чтобы ею овладели, не станет жеманиться и разыгрывать комедию соблазнения или изнасилования. Создается впечатление, что, таким образом, половая функция оказывается механизированной, но на самом деле речь идет о возникновении новой формы полового союза — без «ослепляющих» красок романтической мишуры мелкого буржуа и бездельничающей представительницы богемы. Становится ясным, что новый индустриализм требует моногамии, требует того, чтобы человек-работник не растрачивал свою нервную энергию в беспорядочных и возбуждающих поисках случайного полового удовлетворения; рабочий, идущий на работу после ночного «разгула», не может быть хорошим работником: чувственная экзальтация идет вразрез с хронометрированными производственными движениями, связанными с самыми совершенными автоматическими механизмами. Этот комплекс прямого и косвенного давления и принуждения, оказываемого на массу, несомненно, принесет свои результаты, и возникнет новая форма полового союза, характерной и основной чертой которого, видимо, должна будет стать моногамия и относительная устойчивость.
* Любимую, близкую и доступную (лат.).— Прим. перев.
Интересно было бы узнать статистические данные отклонений от половых нравов, официально пропагандируемых в Соединенных Штатах, с анализом по социальным группам: в целом может оказаться, что разводы особенно многочисленны в высших классах. Этот разрыв в морали между трудящимися массами и все более многочисленными элементами руководящих классов представляется одним из самых интересных и имеющих большие последствия явлений в Соединенных Штатах. До недавнего времени американский народ был народом тружеников: «трудолюбие по призванию» было чертой, присущей не одному только рабочему классу, но представляло собой специфическую черту также и классов руководящих. То, что миллионер продолжает трудиться практически до тех пор, пока болезнь или старость не принудят его уйти на [442] отдых, и то, что работа занимает очень значительное количество часов его дня, — вот одно из типично американских явлений, вот самое экстравагантное американство в глазах среднего европейца. Выше было отмечено, что эта разница между американцами и европейцами обусловлена отсутствием в Соединенных Штатах «традиций», поскольку традиция означает также пассивный остаток всех социальных форм, сошедших с исторической арены; в Соединенных Штатах, наоборот, еще свежа «традиция» пионеров, то есть сильных личностей, в которых «трудолюбие по призванию» достигло наибольшей интенсивности и мощи,— людей, которые прямо, а не через посредство армии слуг и рабов вступали в энергичный контакт с природными силами, чтобы покорить и победоносно использовать их. Вот эти-то пассивные остатки и сопротивляются американизму в Европе («они представляют собой определенный образ жизни и т. д.»), потому что они инстинктивно чувствуют, что новые формы труда и производства безжалостно выметут их вон. Но если верно, что старая, еще не погребенная европейская рухлядь будет таким образом решительно уничтожена, то что же произойдет в самой Америке? Вышеупомянутый разрыв в морали показывает, что в обществе складываются все более обширные секторы социальной пассивности. Женщины в этом явлении, по-видимому, выполняют главную функцию. Промышленник-мужчина продолжает работать, даже если он стал миллиардером, но его жена, его дочери все больше превращаются в «роскошных млекопитающих». Конкурсы красоты, кинематографические конкурсы (вспомнить 30 000 итальянских девушек, сфотографировавшихся в купальном костюме, которые в 1926 году послали свои снимки кинокомпании Фокс), театр и т. п., отбирая образцы женской красоты в мировом масштабе и выставляя ее напоказ, вызывают проституированный образ мыслей, а «торговля белыми невольницами» для высших классов ведется легально. Праздные женщины путешествуют, беспрестанно пересекают океан, ездят в Европу, ускользая от действующего на родине сухого закона и заключая «сезонные браки» (стоит вспомнить, что у капитанов морского флота Соединенных Штатов было отнято право скреплять браки на борту корабля, потому что многие пары женились при отъезде из Европы и разводились перед высадкой в Аме-[443]рике); фактическая проституция разливается широким потоком, едва прикрытым прозрачными юридическими формальностями.
Эти явления, свойственные высшим классам, будут все больше затруднять принуждение, которое оказывается на трудящиеся массы, для того чтобы приспособить их к нуждам новой промышленности; во всяком случае, они обусловливают психологический разрыв и ускоряют процесс кристаллизации и насыщения социальных групп, делая очевидным их превращение в касты, как это уже произошло в Европе.
Тейлоризм и механизация работника
По поводу разрыва, который тейлоризм якобы обусловливает,— разрыва между ручным трудом и «человеческим содержанием» труда, можно сделать некоторые полезные замечания на примере прошлого, а именно на примере профессий, считающихся наиболее «интеллектуальными», то есть профессий, связанных с воспроизводством текстов для печатания или другой формы их распространения и передачи: переписчики (до изобретения печати), наборщики вручную и линотиписты, стенографистки и машинистки. Если поразмыслить, станет ясным, что в этих ремеслах процесс приспособления и механизации труднее, чем в других. Почему? Потому что здесь трудно достичь максимальной профессиональной квалификации, которая требует, чтобы рабочий «забыл» про интеллектуальное содержание воспроизводимого текста или не размышлял над ним, фиксируя свое внимание только на каллиграфической форме отдельных букв (если он переписчик), или на том, чтобы разложить фразы на «абстрактные» слова, а эти последние — на буквы-литеры и быстро найти кусочки свинца в клетках наборной кассы, или чтобы разложить контекст какой-то речи, но уже не на отдельные слова, а на группы слов, механически объединяя их в стенографические значки, или чтобы достичь скорости в машинописи и т. д. Интерес работника к интеллектуальному содержанию текста измеряется его ошибками, то есть является профессиональным недостатком: мерилом его квалификации является именно интеллектуальная незаинтересованность, его «механизация». Средневековый переписчик, интересовавшийся пере-[444]писываемым текстом, изменял его орфографию, морфологию и синтаксис, пропускал целые фразы, которые он не понимал из-за своей скудной культуры; ход мыслей, вызванных у него интересом к тексту, заставлял его вставлять в текст свои толкования и обращения к читателю; если его язык или диалект были отличны от языка текста, он вносил ошибочные языковые оттенки; он был плохим переписчиком, потому что в действительности «переделывал» текст. Медлительность процесса, свойственная средневековому искусству письма, объясняет многие из этих недостатков: слишком много времени оставалось для размышления, а следовательно, «механизация» происходила труднее. Типограф должен быть очень быстрым, его руки и глаза должны находиться в постоянном движении, и это облегчает его механизацию. Но усилие, которое трудящиеся этой категории должны совершать для того, чтобы изолировать от интеллектуального содержания текста, иногда очень увлекательного (и в этом случае действительно работа идет хуже), его графическую символику и заниматься лишь последней — это, если хорошенько вдуматься, быть может, и есть самое большое усилие, которого может потребовать профессия. И все же оно делается и духовно не убивает человека. Когда процесс приспособления завершается, на самом деле оказывается, что мозг рабочего, вместо того чтобы, мумифицироваться и высохнуть, достигает состояния полной свободы. Полностью механизированным оказался лишь физический жест; профессиональная память, память ремесла, сведенного к простым, повторяющимся в интенсивном темпе жестам, «обосновывается» в мускульных и нервных узлах и высвобождает мозг для других мыслей. Как человек ходит, не задумываясь над синхронным передвижением всех частей тела в том определенном порядке, который необходим для ходьбы, так и в промышленности (это уже произошло и будет происходить в дальнейшем) основные профессиональные движения совершаются без размышлений; человек ходит автоматически и в то же время думает о чем только хочет. Американские промышленники прекрасно поняли эту диалектику, коренящуюся в самой природе новых промышленных методов. Они поняли, что «дрессированная горилла» — это фраза, что рабочий, «к сожалению», остается человеком, они поняли даже, что во время работы он думает больше [445] или имеет гораздо большую возможность думать, по крайней мере если он преодолел кризис приспособления и не раздавлен им. Но рабочий не только думает: он чувствует, что труд не дает ему непосредственного удовлетворения, и он понимает, что его хотят довести до состояния дрессированной гориллы, а это может натолкнуть его на размышления, мало способствующие сохранению его покорности. То, что промышленники этим озабочены, видно из целого ряда предосторожностей и «воспитательных» мероприятий, которые можно отметить в книгах Форда и сочинениях [Андрэ] Филипа.
Высокие заработки
Было бы совершенно естественно предположить, что так называемые высокие заработки являются временным явлением в оплате труда. Приспособление к новым методам труда и производства не может идти только лишь через социальное принуждение: именно в этом заключается «предрассудок», очень распространенный в Европе и особенно в Японии, где он, несомненно, не замедлит привести к тяжелым последствиям для физического и психического здоровья трудящихся,— «предрассудок», который, с другой стороны, держится исключительно на повальной безработице, разразившейся после войны. Если бы ситуация была «нормальной», аппарат принуждения, необходимый для достижения желаемого результата, стоил бы дороже, чем высокая заработная плата. Принуждение поэтому должно продуманно комбинироваться с убеждением и добровольным согласием, а это, в формах, свойственных данному обществу, может быть достигнуто при помощи большего вознаграждения, которое позволило бы сохранять определенный жизненный уровень, достаточный для поддержания и восполнения сил, поглощенных новым типом труда. Но как только новые методы труда и производства распространятся и сделаются всеобщими, как только новый тип рабочего будет создан повсеместно, а аппарат материального производства еще более усовершенствован, чрезмерная turnover * будет автоматически ограничена обширной безработицей и вы-[446]cокая заработная, плата исчезнет. В самом деле, американская промышленность с высокой заработной платой пока пользуется монополией на внедрение новых методов; монопольным прибылям соответствует монопольная заработная плата. Но эта монополия с необходимостью будет сначала ограничена, а затем уничтожена распространением новых методов как в самих Соединенных Штатах, так и за границей (сравнить с японским явлением низких цен на товары), а с выравниванием прибылей исчезнет и высокая заработная плата. Известно, с другой стороны, что высокая заработная плата необходимо связана с рабочей аристократией и что ее платят не всем американским трудящимся.
* Здесь — замена одних методов производства другими, более совершенными — Прим. перев.
Вся фордовская идеология высокой заработной платы — это явление, вытекающее из объективной потребности современной промышленности, достигшей определенной ступени развития: это не первичное явление (что, однако, не освобождает от необходимости изучать значение этой идеологии и то воздействие, которое она сама по себе может оказать). Между тем, что значит «высокая заработная плата»? Является ли заработная плата у Форда высокой лишь в сравнении со средним уровнем американской заработной платы или же она высока как цена рабочей силы, которую работающие у Форда расходуют в процессе производства в результате фордовских методов труда? Такого исследования, кажется, никто систематически не проделывал, а ведь только оно одно и могло бы дать окончательный ответ. Такое исследование трудно, но самые причины этой трудности являются косвенным ответом. Ответ труден потому, что фордовские производственные коллективы очень неустойчивы, и поэтому невозможно установить среднюю «рациональную» смертность рабочих Форда, чтобы сопоставить ее со средней смертностью на других промышленных предприятиях. Но откуда же эта неустойчивость? Как это рабочий может предпочесть «более низкую» заработную плату той, которую ему платит Форд? Не означает ли это, что так называемая «высокая заработная плата» в меньшей мере позволяет восстанавливать израсходованную рабочую силу, чем самая низкая заработная плата на других предприятиях? Текучесть производственных коллективов доказывает, что нормальные условия конкуренции среди рабочих (разница в заработной плате), там где дело [447] касается фордовской промышленности, оказывают свое воздействие лишь в известных пределах; неэффективным оказывается воздействие разного уровня средней заработной платы, неэффективным оказывается давление резервной армии безработных. Это означает, что в фордовской промышленности следует искать какой-то новый элемент, который и будет реальным источником как «высокой заработной платы», так и других указанных явлений (текучесть и т. д.). Этот элемент можно найти лишь в следующем: фордовская промышленность требует от своих рабочих такого разделения труда, такой квалификации, каких еще не требует остальная промышленность; она требует такого нового типа квалификации, такой формы расходования рабочей силы, такого количества расходуемой силы в то же среднее время, которые являются более тягостными и изнуряющими, чем где бы то ни было, и которые заработная плата не может полностью компенсировать, не может восстановить в условиях, предоставляемых обществом в том его виде, как оно есть. Выставив эти доводы, мы наталкиваемся на проблему: являются ли фордовский тип промышленности, фордовская организация труда и производства «рациональными», иначе говоря, можно ли и нужно ли, чтобы они стали всеобщими, или же речь идет о болезненном явлении, против которого следует бороться с помощью профсоюзов и законодательства? Другими словами, возможно ли при помощи материального и морального давления общества и государства заставить рабочих как массу терпеливо переносить весь процесс психофизической трансформации, с тем чтобы средний тип фордовского рабочего стал средним типом современного рабочего, или же это невозможно, потому что повлекло бы за собой физическое вырождение и ухудшение человеческого рода, сопровождаемые уничтожением всякой рабочей силы. Представляется возможным такой ответ: метод Форда «рационален», то есть он должен стать всеобщим, но для этого необходим длительный процесс, в. течение которого должно было бы произойти изменение социальных условий и изменение индивидуальных нравов и привычек, чего нельзя достичь одной лишь «принудительностью», что может быть достигнуто только смягчением принуждения (самодисциплина) и убеждением, в том числе и в форме высокой заработной платы, то есть возможности более [448] высокого жизненного уровня или, может быть, точнее, возможности осуществить жизненный уровень, который соответствует новым способам труда и производства, требующим особой затраты мускульной и нервной энергии. В ограниченной мере, но все же достаточно заметны явления, сходные с теми, что обусловлены в таких масштабах фордизмом, обнаружились и обнаруживаются в некоторых «нефордизированных» отраслях промышленности или на отдельных предприятиях. Создать органический, хорошо сработавшийся заводской коллектив, или рабочую бригаду специализированного профиля никогда не было просто: фабричный коллектив или бригада, будучи однажды создана, дает своим членам — или части их — выигрыш, заключающийся не только в монопольной заработной плате, но и в том, что их не увольняют в случае временной остановки производства; было бы неэкономично позволить распасться элементам с трудом построенного органического целого, потому что почти невозможно будет вновь сколотить их вместе, в то время как восстановление коллектива при помощи новых, случайных элементов будет стоить немалых сил и средств. Именно это служит пределом действия закона конкуренции, обусловленной резервной армией и безработицей, и этот предел всегда граничил с формированием привилегированной аристократии. Из того, что никогда не было и нет совершенного закона уравнения систем и методов труда и производства для всех предприятий определенной отрасли промышленности, следует, что каждое предприятие в известной, более или менее значительной степени является «единственным» и формирует для себя коллектив с квалификацией, свойственной этому отдельному предприятию: с маленькими секретами труда и производства, с различными «трюками» и комбинациями, которые сами по себе кажутся совершенно ничтожными, но, будучи повторены бесконечное количество раз, могут приобрести огромное экономическое значение. Исключительный случай для исследования представляется в организации работы портов, особенно тех, где существует несоответствие между погрузкой и разгрузкой товаров и где наблюдаются сезонные завалы работы и мертвые сезоны. Необходимо иметь коллектив, которым можно располагать в любой момент (то есть который не удалялся бы от рабочего места) для выполнения минимума сезонной или какой-[449]нибудь иной работы, а отсюда — образование замкнутых кадровых категорий с высокой заработной платой и другими привилегиями в противоположность массе «сезонников» и т. д. Это обнаруживается также в сельском хозяйстве в отношениях между оседлыми арендаторами и батраками и во многих производствах, где имеют место «мертвые сезоны», обусловленные специфическим характером самого производства (например, в изготовлении одежды) или неправильной организацией оптовой торговли, которая производит свои закупки в соответствии с собственными циклами, не согласующимися с циклами производства, и т. д.
Антонио Грамши. Тюремные тетради. [Избранные произведения в трех томах. Том 3]. М., Иностранная литература, 1959, сс. 416-456.
См. также: http://lib.aldebaran.ru/author/haksli_oldos/haksli_oldos_o_divnyi_novyi_mir_prekrasnyi_novyi_mir/haksli_oldos_o_divnyi_novyi_mir_prekrasnyi_novyi_mir.rtf.zip
